Двор перед замком --->

Осознание, что от проблемы-то он, в общем-то, никуда не убежал, просто унёс её с собой куда глаза глядят, лишь немного оттянув не укладывающуюся в голове развязку, пришло малость  раньше понимания, что они с тяжело поводящим боками зверем, на чьей спине Бранд трясся, последовательно постигая все слои сотворённой глупости, форменные счастливчики.
Конечно, Селвин не знал, как далеко простирались владения рода эль Хантер. Но едва ли стали бы растягивать магическое варево из туч намного дальше окружающего замок города, а город закончился... ещё пару сомнений назад. Колдунство, укрывающее сердце Тёмного княжества от солнца, выглядело изрядно могущественным. А жизнь учила, что почти всё в этом мире действенно напрямую пропорционально собственной стоимости - лечебные снадобья у местной знахарки, наконечники стрел, выполненные из дешёвых местных сплавов или привезённые купцами из непревзойдённых кузниц Ан-Терлисса. Ну, или хотя бы тех, что поближе к Асдису. И кто бы стал растрачивать великие магические мощи на то, чтобы превратить загородные окраины в такой же лысый кусок почвы и камня, только ещё и лишённый мрачной роскоши столицы Айриса? Нет, они со зверем были счастливцами, выскочив из-под защитного купола в настоящую ночь. Иначе... думать о том, что было бы иначе, вспоминая слова Селены, не хотелось. О том, что будет, если они со Зверем не успеют добраться до  надёжного укрытия к рассвету - тоже.
Оглядев окружающие их холмы и жиденькие перелески, едва ли гарантировавшие стоящую защиту от солнечного  света, Бранд лёгким движением коленей подбодрил чёрного скакуна снова прибавить ход. И тот, не иначе как угнетаемый теми же предчувствиями, не стал упрямиться.

Мимо озера конь и пригнувшийся к гриве всадник пролетели уже снова на всём скаку. Не по берегу, нет. Водная гладь лишь мелькнула  где-то на краю бокового зрения, отразив первые кровавые потёки приближающегося рассвета. Ослепнув от беспрестанно мелькающих ветвей подлеска, Бранд автоматически, как заводная игрушка, натягивал поводья, поворачивая лошадиную морду на более удобные тропинки, пригибался, уклоняясь от густеющих веников нависающей зелени. Наконец темнота снова начала сгущаться, пряча редкие звёзды за пологом тесно смыкающихся крон. Уже где-то в самом лесу, соскочив с хрипящего, чёрт возьми, настоящего  героя, Бранд взял и по инерции вёл его под уздцы, не оглядываясь, не смея оглядываться к предательскому теплу, обжигающему стиснутую на кожаных ремешках руку. Пока тот наконец, не дёрнулся, протестующе потянув споткнувшегося от неожиданности коновода куда-то в сторону.
- Что?
Бранд оглянулся, впервые разглядывая вплотную и невольно приподнимая брови - ну ты и чудище, приятель. Конь точно был... не совсем конём. Один кровянистый блеск в тёмных глазах чего стоил. Не считая грубой, немного хищной и совсем не обычной для лошади формы головы, мощного широкогрудого тела и небольшого бугорка во лбу, похожего на шишку от хорошего удара дубиной. Смотреть на четвероногого друга сразу стало как-то не так страшно. То есть, не так страшно за четвероногого друга.
Бранд отвлёкся от разглядывания лошади и прислушался - где-то там, куда, упрямо раздувая ноздри, тянул Чудище, мелодично позванивал ручей.
- Нет, нельзя. Подожди, чуть позже, - помотал головой Селвин и потянул Чудище дальше по тропе.
Куда там!
- Ладно. Будем надеяться, что ты слишком необычный для того чтобы сдохнуть от такой обычной вещи... - пробормотал Бранд, сворачивая в сторону ключа. И впервые отметил, насколько неприятно, потерянно, лишне  может звучать в великой лесной несмолкаемой суете одинокий  человеческий голос.

Отредактировано Бранд Селвин (16-02-2015 21:27:03)

В сон без снов ворвалось низкое рычание Чудища, вспугнув каменную темноту и после некоторых недолговечных мытарств превратив её в стеклянную.
Судя по запаху и изменившемуся оттенку, насыщенности сумерек, день они благополучно проспали. А Чудище...  Чудище действительно  рычал, как умеют хрипеть встревоженные или разозлённые жеребцы, конечно, совсем не похоже на клокочущий рык собак и прочих хищников. Только ещё утробнее, на грани вибрации очень далёких громовых раскатов, и очень тихо, зловеще... В пол-голоса.  Словно предупреждая кого-то с учтивостью большого, сильного, свирепого и навешать могущего - огого!  но, вот досада, совсем не любящего свежего мяса и в уделывании  его самолично не заинтересованного.
Вряд ли это предупреждение и любезно  адресовалось двуногому спутнику, мол, "приятель, мне не нужно, но так может ты голоден"? Но  уж вышло,  как вышло.
Разлепив глаза, Бранд, не поворачивая головы, вообще не выдавая ни единым движением возвращение в реальный мир, перевёл взгляд на Чудище; затем - туда, куда уставился  угольный травоед. Лёгкое беспокойное фырканье и две  зелёные точки, на мгновение дымчато вспыхнувшие в густом сплетении ветвей,  нарушили  статичность, ненадолго воцарившуюся на дне оврага. Что-то глухо и чётко, как умеет лишь копытце встревоженной лесной козы, стукнуло в землю. А затем предательский ветерок донёс тёплый, отдающий мускусом запах шкуры, разогретой живой, полноводной, жарко бьющейся под ней кровью.  И Бранд сдался.
Это была сдача без боя. Приказ, смявший не окрепшие со сна мысли, нёс в себе такую чудовищную мощь, что Селвин даже не успел понять, что сдаётся. Тело подчинилось легко и естественно, как рука, перехватывающая брошенное разгневанным наставником полено. А дальше все ресурсы были переключены на действие, не оставив излишков для прочего. Это был очень, очень  умный, опытный и безумно жадный демон, не жаловавший никакой конкуренции в делах жратвы и управления захапанным. 
Легко нашарив опору и перевернувшись на живот, вытаращив азартно загоревшиеся глаза, Бранд выстрелил по кургузой косульей туше, угадывающейся в кустах. "Выстрелил" - было самым подходящим определением движению, внезапно подхватившему сорвавшееся с места тело так быстро, что рванувший бегун сам испугался скорости,  с которой лес вдруг прыгнул ему навстречу. Каково же было испытание для дикой козы, настороженно разглядывавшей большого и неприветливого дальнего сородича по копытам, преградившего привычный  путь к водопою. К сожалению, облегчить задачу всем присутствующим и немедленно остановиться от разрыва звериное  сердце не пожелало, а тоже подпрыгнуло и ушло в пятки, дав им приказ бежать со всей возможной скоростью. Понимание, насколько безумна затея гоняться по лесу за дикими козами, мгновенно отстало и затерялось где-то позади от мчащихся спринтеров, а осознав, насколько оно неправо, и вовсе махнуло на обоих бегунов рукой, предоставив им развлекаться, сколько влезет.
Безумие, но белое "зеркало" пятна под задранным хвостом косули всё ещё продолжало мелькать впереди, отрываясь лишь понемногу и временно. Удивляться этому было некогда - ощущение скорости, силы, перекатывающейся по бешено работающим мышцам, уже не пугало, сменившись  чем-то вроде ощущения новизны, всесилия и почти удовольствия. Это могло сойти за соревнование, если бы... Если бы нутро не обжигало мучительной яростью от одной мысли, что рогатая скотина может ускользнуть.  Оно подхлёстывало, как кнут, отзываясь настоящей физической болью, портившей карму Селвина и впечатления  от внезапного забега на выживание.
Стволы, кусты и груды бурелома неслись навстречу, порой едва успевая отскакивать  с дороги мчащейся косули и  озверевшего егеря. Это был вопрос времени - кто первым сделает роковую ошибку: коза, в жизни не видавшая таких диких типов, или Бранд, как-то не успевший поднакопить опыта в пешей беготне с  козами. И кто её именно свалял, когда впереди среди деревьев вдруг выросли странные элементы ландшафта, напоминающие обломки каких-то стен, но никак не нормальные растительные образования, сказать трудно. Коза рванула в обход, а Бранд, чувствуя, что начинает проигрывать скотине  в резвости, взбежал прямо по чему-то напоминающему поваленную колонну, перепрыгнул на обломок стены и спикировал прямо на спину мелькнувшей в поле зрения жертве. То есть, целил он в спину, то, что под ногами вдруг с треском проломилась какая-то истлевшая от времени поверхность и инерция с шумом и обломками увлекла незадачливого куда-то вниз, было непредвиденным несчастным случаем. Тёплый бок, задевший слепо хватающиеся за пустоту руки - везением. А всё остальное, последовавшее сразу за этим - покрыл милосердный мрак, ощущение чего-то отчаянно бьющегося, затем обмякшего и наслаждение, смывшего на никем не посчитанное  время все остальные проявления внешнего мира. Бранду оно запомнилось смутно, но глубоко, всё тепло летнего солнца, внезапно взошедшего посреди осенней ночи и перемещавшегося  внутрь него. Но оно было недолговечным. В нём был какой-то изъян, опознать который новообращённый кровопийца не умел, но от того не менее неумолимо погасивший тепло и оставивший Селвина сидеть над тушей косули с истерзанным  горлом и гнусным ощущением налипшей на мокрые губы шерсти. Рот переполнял вкус крови, изменившийся, дразнящий... но тоже какой-то неправильный.
Оттолкнув с колен голову с выпученным стеклянным глазом, Бранд посидел ещё немного, наморщив брови  и прислушиваясь к желудку:  выблюет он сейчас дьявольское угощение обратно, или оставит на переоценку. Немедленной эвакуации, кажется, всё-таки не ожидалось.
Бранд поднял голову, оглядывая оконце провала, болтающее вверху обрывками  плюща. Подвал? Или просто подземные этажи, ушедшие в землю ещё глубже, чем были изначально. Земля - хозяйственная матушка и без каприз прибирает всё, что брошено без присмотра. И страшно было представить, сколько лет этому обломку древности, вокруг которого успел подняться высокий лес. Нет, уйти, не осмотрев редкостной достопримечательности, было обидно и грешно. О пути наверх можно было подумать и чуть позже.

Ты потрясен.
Твоя хрупкая, нежная душа не может этого выдержать... Ты чувствуешь, что от отчаяния у тебя подкашиваются копыта.
Пусть и времени считать у тебя никогда не получалось (часы обращались в секунды, пока кое-кто воодушевленно недоумевал), плотная уверенность в том, что после путешествия в подсвеченную сушку день давно должен быть начаться становилась настолько нестерпимой, что ты начал волноваться о вероятности существования солнца. Мироздание было плотно убеждено в том, что существует совсем не там, где ему бы следовало, согласно всем традициям, существовать: стоило тебе развернуться, чтобы вернуться в родные степи, как сушка услужливо пропала, а вокруг возникли леса, травы и ночь (откуда?.. Вот всегда говорили, не доверяй сушкам, летающим в воздухе. Или не говорили никогда?.. Ну, рассказывали много, о ритамарах, например, поэтому о сушках в любом случае что-то да было. Вернемся к теме...) Ночь радовала меньше всего. Ты ж олень, и ты не видишь сейчас дальше своего носа. Того самого носа, который сейчас кровоточит: ведь ты ж олень, не видишь дальше него (своего носа), и поэтому уже навернулся раза с три. За копытами, оказывается, не так уж и легко уследить, что бы там не говорили эти старые бородатые дураки. А кровь на вкус неприятная: тебе вот ужасно не нравилась. Ты даже мясо предпочитал прожаривать получше, лишь бы с красной жидкостью видеться с минимум. Кстати. Ты ж ещё есть хочешь, совсем забыл! Желудок скоро объявит если не бойкот, то какую-нибудь революцию. А революции в желудке терпеть нельзя.
Вернемся к потрясению.
Да, именно, ты потрясен, и в этом виноваты не только желудок, нос и ночь. И не то, что твои рога прямо сейчас устраивают прилюдную оргию с ветками... Даже не так: они в этом всем виноваты лишь косвенно. Главной темой твоего потрясения была совсем иная история, касающаяся трав. Если ты что-то в своих навыках и ценил, то это был он: навык ориентироваться во всех этих цветочках, муравках, листочках и кореньях. Ты же олень, в конце концов! Это было бы со-о-овсем не колоритно, если б ты не ведал, как там лютик от гортензии отличается. Производство припарок было твоим основополагающимся и единственным хорошо вызубренным умением. И ты был его лишен: вокруг были разбросаны только отдаленно напоминающие старое отголоски флоры. Такого предательства ожидать не приходилось никогда - ты даже шмыгнул окровавленным носом, которому не мог оказать никакой медицинской помощи. По ощущениям, ты был лишен почвы, копыт, веры в себя и главного нюхательного органа, который теперь только и сигнализировал о единственном запахе. Когда ты уходил путешествовать, ты знал, что можешь не встретить кентавров, знакомых животных, и даже ясно солнышко в душе простил, а вот трав - никогда. Конечно, ты не ведал, что все они очень похожи видом и свойствами, а не ведал потому что было темно. Но тебе этого хватило, чтобы заметно огорчиться.
И даже не зажевать ничего, чтоб удовлетворить хотя б желудок. Вдруг отрава. Вот беда.
Сокрушаясь этими ратными мыслями, ты, великий Атанас, шествовал дальше, тщась не запутаться ни верхней, ни нижней частью, а средней - не встретиться с каким деревом. Пока ты одерживал верх над этой тяжкой миссией, то бурча себе под нос от полученных бед, то успокаиваясь и даже немного радуясь будущему приключению, которое всенепременно должно было появиться.
Кажется, это оно.
Оно красивое, черное и высокое - по твою макушку в холке, тяжело дышит, фыркает, и около него есть ручей. Смотрит, одна беда, недобро. Ты бы предпочел более расположенного к дружеской беседе товарища, но конь, то есть, половина кентавра, которого ты как раз и увидел, не желал бежать сломя голову. Все кони, которых ты встречал и которые не бежали, ждали хозяев, а хозяева к беседам как раз и расположены - так что ты, немного поразмыслив, решил ждать за компанию. Животное смотрело не больно добро - в свете луны, пробившейся над ручьем, ты мог кое-как оглядеть окрестность и его глазища. Были б уши, прижал бы от такого негожего обращения к своей туше, а так гордо, даже смело, подошел к ручью и напился вдоволь, смыв заодно кровавое месиво. Оно ещё пыталось накопиться, да, к счастью, не так бодро. Приметил, что зверюга отнеслась к этому с долей понимания и искренней поддержки - по крайней мере, пучила красные очи теперь куда менее активно.
Порадовавшись такому повороту событий, ты решил поболтать с Милоной. Ты решил, что это чудо - ничто иное, как твоя вылитая матушка. Такая ж страшная и злющая. И назвал про себя так же, радуясь своему остроумию и тому, что матушка все так же следит за чадом, не желая, чтобы то ходило чумазое. Мамуля, родная!..
Помня, как Грозная Милона не любит фамильярности, ты благоразумно лег от неё подальше и постарался завести неспешную беседу на родном языке. Матушка не отвечала: иногда, разве что, крутила башкой да зубоскалила, вертя хвостом. В её духе. Постарался перейти на общий, человеческий, неумело подбирая слова - похоже, что мамуле больше нравился кентаврский, потому что зубоскалить она стала больше. Ты решил не злить её после долгой разлуки и продолжил общение легким щебетом, под конец сыграв ей на флейте. Кажется, она довольна. Тебя, правда, несколько смутил её внешний вид. Такая здоровенная, что, пожалуй, и южного собрата утопчет, с грудиной в три твои и шишаком. Наверное, бедная, ударилась о местные деревья. Матушка никогда не следила за дорогой. Наверное, ей неудобно в таком виде: до путешествия в сушку она своему лику очень даже радовалась.

— Эй.
Ты ещё не знал особенностей местного призыва ко вниманию, но тебя это волновало мизерно мало. У тебя была природная догадливость... Ну, ты верил, что она у тебя была. И, следуя её догадке, не подвергающейся сомнений, тебя сейчас поприветствовали. В ответ ты незамедлительно повернулся к источнику шума, предварительно вогрузив флейту на место, и легко поклонился. И встал на четыре копыта.
— Здравия, — если ты чего-то ненавидел в языке двуногих, то это з-д-рав-с-т-вуйте и по-жа-луйс-та. Ты ихсжечь хотел. На костре и с песнопениями. Они больше были похоже на заклятие для призыва Региус в мир смертных, чем на приветствие. Если двуногие могли произносить это демоническое словосочетание, заставляющее твоя язык ломаться и вихлять в недоумении, в них наверняка скрыта древняя, великая сила. Но почтение, как считалось, показывать надо. Ты не хотел, чтобы тебя сразу считали невежливым: только немного погодя, когда ты уже почувствуешь себя здесь, как дома. Ты переминулся с ноги на ногу и рассмотрел своего пришельца.
У него не было серой кожи, он был нормального роста и самым стандартным, на первый взгляд, вариантом половины пулкана. Гномы и другие представители живности мало походили на могучих сынов Митеры, а этот - само то. Почти брат по расе. Темноволосый, жилистый, покрупнее тебя будет - одна беда. И пахнет от него так, что ты бы ещё раз прижал свои уши, которых у тебя не было... Ведь ты не любил кровь. Шмыгнул носом, в котором она все так же изливалась, осмотрительно отошел подальше.
Зато мамаша твоя была явно чем-то обрадована, а своей мамаше, под угрозой крепкого копыта, ты предпочитал верить, и, на всякий случай, слушаться. У неё тяжелая рука. Как и у этого существа, человека, который наяривает ладонью её гриву. Раз мама сказала, значит, человек не такой плохой, как тебе показалось самому. Пожалуй, лучше бы тебе руководствоваться замечаниями убитого человеком оленя, чем коня, но ты этого не знал, и признал Милоной именно жеребца. Уж слишком нрав похож. Даже сейчас так облегченно вздыхает, как мамаша, когда от тебя отвязывалась.
— В моем лесу? — повторил ты с акцентом, раздумывая, что это значит. Когда раздумье кончилось, а в голове появился примерный план сказанного, ты воодушевленно закивал головой и начал свои слова, решив, что эта дурно пахнущая половина кентавра именно то, что приведет тебя к исследованиям и приключениям. Слишком уж манил тебя мир тех, кто не имел четыре копыта.
— Лес не может быть моём, — ты говорил с привычными паузами, — общий, — для подтверждения своей мысли ты покопался копытом в земле. У тебя на родине были понятия территории, и ты их хорошо знал: не суйся дальше ручья, не залезай дальше того леса. И тебя они достали: казалось, сами исследования запрещены под корень, раз над тобой совершают такую мучительную пытку. Тут ты больше не дашь над собой так издеваться, для тебя больше не существует территорий!
— Ты пахнуть кровь, — поведал с видом ученого знатока, — ты убить кто-то? Я хотеть есть, — ты бы не отказался покушать, а по твоим законам тебя, как гостя, должны были кормить, чей бы то лес ни был. И тем более раз уж он не твой! Ты ещё раз посмотрел на своего первого встречного, не желая пока к нему подходить. Твой первый встречный, признаться, и в самом деле был пугающим, и ты не мог его идентифицировать. А значит, и доверять ему свой хрупкий круп. Твое племя не носило одежд, кроме ремней, на которых носило ножи, травы и другое. Твое племя не ездило на лошадях, так как частично и само было лошадью. А этот делал и то, и другое, да ещё и пахнул — чтоб совсем тебя до смерти пугать, наверное. Какой наивный! Тебя так просто не заставить обделаться.
Ты вот лучше представишься, чем бояться будешь.
И потом ещё что-нибудь скажешь, чтоб не смотреть на этого парня. Когда ты не смотришь, ты совершенно не боишься. Ведь правда?
— Я Атанас Шальной Ветер, сын Панталеона Терпеливого,  из рода притаившихся в осоке у серого истока, — ты слышал, что двуногие не могут запомнить ваши большие имена, но гордо плевал на этот факт. Это твоя национальная особенность - имя, которое можно разбить ещё на четыре штуки, и пусть все потрудятся его запомнить. Все! Тем более, твое имя, благодаря родовой гордости всякого уважающего себя кентавра, является единственной вещью, которую ты способен произнести без ошибок и со склонениями.

Отредактировано Атанас (20-03-2015 09:34:34)

— Смотря, сколько у тебя денег, солдат или зубов, — ты, склонив голову набок, поглядел на незнакомца. И махнул хвостиком.
— Что это? — горе твоему народу, на эволюционной цепочке ушедшей недалеко от кроманьонца. В социальном развитии они были хромыми на все четыре копыта, и, в завершение дела, лишены своей единственной пары рук. До наемных войск и осмысления их существования тебе было, как до Марса всем остальным, при учете, что Марс внезапно объявится в Райолинне. Но стоило заметить, что южные племена уже подходили к идее денег благодаря иноземному влиянию. Твои же, северные, пока бегали с палками-копьями (спасибо, что не за мамонтами) и совершали мирный бартер, продиктованный зовом природы. Вы вообще походили на свихнувшихся фанатиков-гринписовцев: природа ваша мать, природа ваша еда, природа ваш бог. Неудивительно, что ты, с твоей-то натурой, сбежал от этих опостылевших консерваторских нравов. Навстречу новому, день-гам и сол-датам.
— Деньга, солдат, — уточнил ты предмет вопроса. Зубы тебе были понятны, и против них у тебя всегда было при себе оружие - клинок. Хороший клинок и верный собрат, по заверениям твоего отца, спасали от любых клыков. Этот на верного собрата не походил.
— Почему тут темно? — ты начинал чувствовать, сколько нового, непонятного творится у тебя под носом, а единственным инструментом, могущим докопаться до правды всего мира, был вот этот вот человечек, которого ты уже собрался нещадно эксплуатировать своей любознательностью. Ты оглянулся, стремясь уловить хоть что-то цепким взглядом, о чем мог бы спросить, да почти не видел в темноте. А под ложечкой, от желания не пропускать времени, уже сосало. Как и в желудке, о чем напомнил тебе незнакомец.
— Здесь другие есть? — кажется, твоей радости нет предела. Ты чувствуешь зуд в копытах до желания распрыгаться и посмотреть на этих других, ловишь неодобрительный взгляд Милоны, и начинаешь думать, как бы не наречь её кем-нибудь другим - может, меньше на совесть капать будет. Ты снова попробовал осмотреться на предмет живых существ, но, беда, не мог даже следов никаких обнаружить. Твоим единственным оружием в кромешной тьме был нюх, забитый запахами крови, и слух, лишенный остроты из-за шума воды. На мгновение ты почувствовал себя безоружным, но наваждение быстро сошло на нет. Твой разум, вместо страха, захватила коза. Ты представил, как мог бы её приготовить, и какой прекрасный жирный сок бы струился с её бока. А потом представил похлебку и признал, что похлебка тебе понравилась бы больше, чем просто жареная коза.
От клички коня ты прыснул в кулак. Как, однако, кличка подходила твоей мамаше... Ты бы, правда, не осмелился так назвать её в её же присутствии: копыто у неё было не только тяжелое, но и стремительнее. А твой незнакомец в плане имени, кажется, оказался настоящим купированным безобразием, лишенным отца, племени и, можно сказать, родовых земель. Одиноко ему, должно быть. Опасному такому типу: отшельниками без имени полного просто так не становятся. Наверняка он что-то натворил, вот и изгнали, заставив позабыть свой род. Законы кентавров немногочисленны, довольно миролюбивы, зато непререкаемы. Надо бы держаться подальше, но тебя мучило любопытство, чего же такого могла натворить половина пулкана.
— Ты изгнанный? Что ты сделать? — наивно полагая, что все тебе на блюдечке разложат, выдал ты.
— Рыба. Мясо. Корни. Ягода, — завершил ты свой довольно скудный список. Бранда спасало то, что ты не мог поведать обо всех своих вкусах и пожеланиях в силу языкового барьера. Ты бы не хотел есть рыбу, едва ли выбравшись с реки Гри, у которой жил все свои семь лет и у которой смиренно рыбачил. Ты бы предпочел козу. Ту самую, которую по заверениям кому-то оставили. Аж отвоевать её захотелось, как подобает твоему боевитому, мощному полуросликовому народу.
В тебе отчаяние завопило: из представленного списка ты мог позволить себе разве что эту самую рыбу. Грибы собрать, не видя дальше собственного носа, тяжко, а кроликов ждать - невыносимо долго. Над водой хотя бы деревьев нет, которые светило скрывают.
— Рыбачить, — вынес ты вердикт, — я умею рыбачить, — заверил ты. За свои года успел научиться. Перед второй частью фразы успел сделать большую паузу, но совершить громадную победу над склонением. Когда говоришь, поясняя насчет себя, все намного проще.
— Темно, — пояснил ты, — я удариться, дерево, — ты показал пальцем на нос, решив, что это спасет тебя от описания характера травмы и описав тем самым свою горячую встречу с местной флорой. Лучше б ты не пояснял насчет своей слабости, да кто ж знал, что болтаешь ты явно не с тем, с кем можно было бы об этом распространяться.

Отредактировано Атанас (20-03-2015 21:41:57)